<...> Если считать с Константина Великого, Диогэн был шестидесятым или около того императором. Он видел, что персидский царь захватил немалую часть его империи, разогнал греческих наместников, а затем с великой добычей и пленными вернулся в свою страну. И через десять лет, отдавшись порыву [император Диогэн], обладая мужественным характером, греческий император решился на войну, дабы не показаться трусливым и не оставить после себя дурной памяти. В великом и грозном гневе прошёл он по морю, словно по суше, занял провинцию Вифинию и собрал вокруг себя великое множество [войска], ибо обширные пределы империи—от финикийских долин, где находится Антиохия Великая, до крепости Ван и страны Рштуник против Хеpa – находились пока под его властью. При виде такого множества войска, собранного в одном месте, он возгордился и счел, что земным царям его не одолеть. И не вспомнил он слов пророка, что не множество войск спасёт царя и не могущество великана, но десница всемогущего. В голове у него родился нелепый замысел, множество войска вместе с военачальниками он отправил по другой дороге, а сам с великим ополчением взял путь на восток, прибыл в великий город Феодосиополь и там сформировал конницу. Велик грех, если преступник перестает быть сыном [божьим] и в деяниях своих лишается разума. Но хуже гордыня, которая правит ишханами и царями, забывающими о прегрешениях древних. Тот же недуг сразит всех причастных к этому. Никто не сможет противостоять строптивцу, если господь, согласно притче, не выступит против него. Посему император не разрешил войскам стать на отдых [и подождать], пока подойдут и сплотятся вокруг него прочие силы. Они бы воодушевляли друг друга на подвиги мужества, и так образовалась бы великая армия, внушающая ужас противнику. Но Диогэн пожелал добиться успеха лишь собственными силами. Он подошёл к пределам гавара Маназкерта, где расположился лагерем персидский царь. Там, против персидского стана, он разбил свой лагерь, вокруг приказал возвести укрепления и назначил день битвы.
Персидский же султан был в тревоге и коварно стремился начать бой [немедленно], он опасался, что будут стянуты другие отряды, мощь императора возрастёт и ему не удастся прорвать оборону врага. Он предпочитал выступить против двух сил, нежели против трёх. Султан поспешно поднял своих, так что греки невольно вынуждены были изготовиться к бою против персов. Противники в ярости напали друг на друга, они бились в боевом рвении, но ни та, ни другая сторона не могла ещё одолеть. Вскоре, однако, крупный отряд, воины которого не были причастны к богопочитанию, изменил греческому императору и перешёл на сторону врага.
<...>
Император поднял глаза и с того места, где он располагался, посмотрел на противника. Увидев, что часть его собственной рати обратилась в поспешное бегство, он немедленно облачился в боевую одежду, вооружился и, как молния, устремился в гущу боя. Сразил многих персидских храбрецов и среди войск [противника] вызвал смятение. Но не ведал того, что не с ним был военачальник отрядов господних, который явился Иосии и даровал ему победу. Господь не выступил с мечом и щитом вместе с нами, не обнажил меч против врага и не остановил его. Всемогущий господь не появился среди [императорских отрядов] и не протрубил нам в рог спасения и надежды, но отнял у нас [дарованное] им же мужество, предал нас в руки врагов наших, на поругание соседям нашим, отдал нас на заклание словно овец. Луки наши раскрошились, орудие оказалось переломленным, воины ослабли и оробели, ибо господь лишил мощи воинов и начальников наших. Отнял у них за непотребные нравы меч и могущество и выдал их врагам.
И вот этого могущественного владетеля царского престола полонили, словно жалкого и грешного раба, и поставили перед персидским царём. Но господь и наказывает и утоляет боль, бесконечна сладость его человеколюбия, и порицаемого он не совсем ниспровергает, но после немногих испытаний прощает, дабы мы осознали собственную немощь. И он пощадил и облагодетельствовал владетеля своего престола! Звероподобному персидскому царю он внушил любовь и заботу, какую питают к любимому брату, и [персидский султан] охотно пощадил Диогэна и выпустил его.
Но освобождённого господом и вырванного из рук чужестранца свои, коварно надругавшись, ослепили и убили, и несмываемой кровью окропили царский престол. И с тех пор начальники и воины утратили своё мужество и победа более Не доставалась империи. Коварство и ненависть разделили динатов, поправших правосудие: они разоряли страну и ничем не способствовали её спасению. И господь разгневался и призвал для отмщения многие народы, от Лунных гор и до великой реки, протекающей по северной стороне Индии, дабы эти иноязычные и злобные племена наводнили многие [земли] нашей страны, обосновались на берегу моря Океан и разбили шатер против великого града, чтобы весь мир заполнить кровью и трупами и положить конец порядку и вере христианской.